...Я забываю, как в бреду,
Победы, пораженья, войны
Так тише и куда спокойней
И в общем, знал, куда иду
Душе теперь не привыкать
Плащом забвенья укрывая,
Страницы памяти листая
Их беспощадно вырывать.
Но тянет, что там ни пророчь,
За бешенством ветров-скитальцев,
Разбить стекло, изрезав пальцы,
И чье-то имя крикнуть в ночь...
Забывая
Проснусь, а на руке всё еще останется ощущение пальцев. Как той ночью, безнадежно далекой.
Если бы прикосновения можно было переводить на язык, то это было бы: не отпускай.
Я не знаю, зачем все это нужно. Я не помню, какими дорогами мы ходили до. Я не знаю, где заканчивается эта история, и уже совсем плохо помню, как она начиналась. Кажется, взгляд был еще теплым.
Беззвучно кричать внутри себя: я люблю тебя. Разрываться. И понимать, что даже если скажешь, толку, тебя не услышат.
Гермес скажет: ты никогда не предавала.
Я отвечу: а толку?
А он скажет: а толк в том, что к тебе все еще можно вернуться.
Я отвернусь. Он положит мне руку на шею, упрется лбом в лоб. Лоб у него холодный и напряженный.
Я буду закрывать глаза от боли, потому что слезы теплые и все еще могут катиться по щекам.
- Тебе нечего бояться, слышишь? Ты уже никогда, ничего не потеряешь. Тебе нечего больше терять. Она всегда будет здесь.
Он положит мне руку на сердце. И его прошьют мелкие болезненные ниточки.
Я попробую улыбнуться сквозь слёзы. Потому что он будет прав. И ослепительное солнце ворвется в видение.
- Жди. - Скажет Гермес, и исчезнет. Я долго не буду видеть ничего кроме ниточки соединяющей мою грудь и это солнце.
Я долго не буду чувствовать ничего, кроме слез, катящихся по щекам. Потому что силы еще есть.
* * *
Я подымусь. Положу руку на стекло, прислушаюсь. Ночь почти летняя, теплая, доносит запах сирени.
Жду.