Обладатель этого дневника почил смертью храбрых во время купальской недели (Литы) и ушел на новый круг. В случае желания поговорить_вернуться_узнать как дела_просто нечего делать - писать в У-мыл, проверяться будет не часто, но будет. Как всегда оставляю сигнальный огонь на случай если.
1 Мастерская. Вечер. Фен сидит, склонившись над нашим артефактом и нажигает руны. Я утыкаюсь носом ему в руку. Он отрывается от работы и смотрит на меня вопросительно. - Что, Лися? - Фен, помнишь ты сказал, что мне надо гейсом взять одного ученика в год? - Ну. - А как ты считаешь, я уже готова взять ученика? - Да. - Отвечает он коротко. - Готова. - И на рунушки тоже? - Да. - А почему? - я не унимаюсь, потому что это тот редкий случай, когда мне хочется обоснуй. - Потому что ты выросла сама. Потому что за три года ты сделала то, что у меня получилось только через пять. У тебя уже сложилась своя система. Значит ты можешь взять ученика. - А чему учить тоже определяю я? - Чему учить, когда учить, сколько учить, да. Только условия оплаты его. - Поняль. - Лииися. - Что ? - Ничего. Просто Лися. * * * 2 Шейн сидит нагло развалившись - Я говорила, что горжусь тобой? - М? Да, говорила. - Но кажется пора двигаться дальше... Закончи его. - Текст? Ты говоришь тоном прям как в "Фонтане". - Так и есть. Допиши его и убедись, что они все равно будут вместе. - Этот выбор Лексы, я все еще не могу его переварить. - Я знаю, ты думала, что она никогда не найдет в себе уязвимость. Поэтому я и сказала, что горжусь тобой в первый раз. Когда ты попросила отца не о силе, а об уязвимости. - С какого-то этапа ты уже не можешь подниматься вверх, не опускаясь на самое дно каждый новый раз. Справедливость, маятник, баланс. Называй как хочешь. - Не многие могут идти через противоположность. Тем более, когда это одно из самых важных для тебя. - Сила? Мне нравится опьянение, да. Но знаешь, вот я сейчас хочу по тонкой грани уязвимости и мне больше не хочется убегать, отмораживаться, закрываться, останавливать это. Можно сказать, что это сила дошла до такого уровня. - Не хочется останавливать? Даже если она влюбится в тебя по уши? - А ты бы стала флиртовать с тем, в кого не влюбляешься? - Я? Я вообще флиртую со всеми, по поводу и без, ты же знаешь. Это мой защитный механизм. Когда не знаешь что делать, тащи в постель, там разберешься. Поэтому меня и восхищает твоя уязвимость. Ты не тащишь в постель, хотя уже можно, ты не тащишь на свидание, хотя уже можно, ты не пытаешься влезть ей в душу, хотя уже можно. Ты просто разговариваешь. Как ты блин справляешься с этим? С такой безумной уязвимостью, когда ты настолько открыта, любое неверное слово может тебя ранить, уже ранит. Вроде как просто разговариваешь. Но это ни хрена блин не светская беседа, я тебе хочу сказать. - Даже в разговоре о грозе может быть такая возможность сближения, о которой ты даже не подозреваешь. Знаешь в чем твоя проблема, Шейн? Ты не можешь раздевание перевести в плоскость общения... они ведь сами раздеваются перед тобой, правда? Мне очень сложно. Но я просто пытаюсь вот так быть с ними в отношениях. - Я кажется понимаю... они сами раздеваются, чтобы показать свое нутро. По собственному желанию. Но это нужно что-то такое с ними сделать, чтобы оно само. - Представь себе, иногда это доходит до того, что они готовы раздеться от одного моего взгляда. Морально и сексуально. И не просто готовы - хотят. - Морально-сексуально, блять. - В точку. - А кто-то еще говорит что-то о сексуальной магии в тантре, тьфу блин. Попробуй вот, в разговоре, вот это я понимаю. Шейн присвистывает и закуривает. - Вот же черт.. но это же нужно самой сделать тоже самое, только виду не подать. Снять все защиты при первом же разговоре даже перед тем, кто уже делал больно? Для меня это космос. - Угу. Отсюда и уязвимость. Чем тотальнее моя открытость, тем сильнее их влечение. В итоге связь устанавливается такая, что ты и через десять лет помнить будешь один момент звенящей близости, которой ты не испытывала ни с кем и никогда. Когда время останавливается и весь мир замирает. Хотя, есть еще вариант сбежать от этого, быстрее, чем все пошло куда-то развиваться. Ну так, чтобы не задели, опять же. Травматики постоянно так делают - сбегают. Но я уж привыкла, если честно. - Слушай, нельзя ли как-то это обойти все-таки? А то я что-то переживаю за то, как глубоко тебя можно ранить в этой близости. Именно поэтому я не хочу сближаться. Вот этот ебанный момент, когда ты понимаешь, что человек попал в болевую точку, и в ушах аж звенит и хочется убегать. Этого всего можно так благополучно избежать, ну ты понимаешь, одичалый детдомовский ребенок, не знавший настоящей любви и все такое...бежать, бежать. Ко всяким уродам, с ними хотя бы привычно. - Одичалый ребенок... Принимающий выгодное использование за любовь, угу. Дешевый китайский гандон проданный как отношения, или зависимость проданная как близость. Все вот это. Тебе самой-то не надоело? Стремление к любви все равно нельзя преодолеть. Иначе ты будешь постоянно попадать в ловушку. Просто постоянно. Она закидывает руки за голову, рубашка подымается и обнажает живот. Потягивается. Вздыхает. - Мне кажется я не могу по-другому. Лучше в ловушку. Я всю жизнь так живу, я привыкла к тому, что это вот все... то, что ты описываешь... оно у других. Мне проще ограничиться хорошим сексом. Я запихиваю стремление к любви в него. И пойдет. Я наверное никогда не смогу как ты. Если я буду так открываться, я просто развалюсь. Хотя и силы тогда у меня будет, огого. Черт. Я не знаю, давай пожалуй оставим все как есть. - Тогда не спрашивай больше, где источник силы. Ты знаешь. - Знаю.... ты тоже знаешь, где источник секса. Она подмигивает мне. - Знаю. Просто хочу после того перелома прожить сближение и любовь хоть один раз, так как оно может быть. Просто убедиться, знаешь, что я могу срастить всё, даже такое. - Ищи того, с кем в принципе возможно это сделать. - Да. Именно так... - И все равно я горжусь тобой. Очень сильно. * ** 3 - Как ты? Гермес целует меня в висок и разваливается на песке. Мы в привычной локации. - Если честно не знаю, как будто меня бульдозер переехал. - Хотя, это еще не полная чистка. Еще надо работать. - Знаешь о чем я думаю? О том, можно ли этого избежать, когда ввязываешься в войну с кем-то таким ебанутым. Понимаю, что нет. Но это было реально внезапно. - Ты сама прощелкала. Теперь будешь знать, что все точки, на которые люди делают подобную хуйню нужно отслеживать. - Я устала, дружище. - Я знаю.. Я тоже. Эта штука длится не первый день, знаешь ли. Столько всего наваять пришлось... - Дааа, ходи со мной везде, договора подписывай. - Я смеюсь. Он тоже. - Замотали ангела. - Угу. Бедняга. Молчим какое-то время. - Веришь, что это можно сделать... победить? - У меня есть выбор? - Есть, забить на все, послать обоих побратимов, и сказать, вам же хуже. Все же ты имеешь право не брать на себя такую ответственность. Я серьезно, Хеда. Ты имеешь право отказаться. - Я знаю. Но смотри... имя - ответственность, гейсы - ответственность, договора - ответственность, доверители - ответственность. После того как на меня внезапно повесили выдачу печатей и проведение имянаречений я уже вообще не удивляюсь, знаешь. Поздняк метаться, все, я мастер. Метаться можно было, пока была такой...девочкой с большими глазами, одной ножкой там, одной ножкой тут. А потом приходит учитель и говорит - все, ты мастер, вот тебе печать, вот тебе гейс, давай, хуярь. - Да, для меня это тоже было как-то внезапно... - Гермес потягивается и поворачивается на бок, положив руку за голову. - И тебе совсем не страшно? Что враг окажется сильнее? - Неа. Слушай, помнишь ту хрень, когда я бродила по лесу в незнакомой местности, без связи, в темноте, четыре часа, под грозой, без фонаря? Мне кажется все духи ржали надо мной как только могли. - Ооо, это был знатный урок. Ну, помню. - Я хоть на минуту испугалась? - Это другое... там нет врага. Хотя... я понял, я понял... Главный враг всегда внутри тебя. - Ну так думаешь я эту тварь впущу в свой разум, чтобы она меня напугала? Да щаз. - Ну вот, а говоришь, тебя никуда нельзя брать. Я вполне готов сходить на этого дракона с тобой. - Человеку во мне еще было свойственно оценивать, что он может, а что нет. И это одно из лучших качеств, кстати. Блин... я хочу, чтобы ты был со мной. Поможешь? - Мне нужно чтобы ты была уверена, что вступаешь на верный путь, на ту вероятность. Ты сомневаешься.... нет решения, нет мага. - Слово мага... мда. - Произнеси слово, и тогда я пойду с тобой. Потому что твой боевой клич уже трубят по всем фронтам. Его слышат свои, но и эта тварь, как видишь, тоже. - Какое тогда слово было на том круге? - По-моему все очевидно... - Покажи. Гермес щелкает пальцами. Мы оказываемся на мосту в Питере. Чайки носятся над водой. - Что важнее всего, с чего все начиналось и к чему все пришло? М? - Ну, начиналось-то все с любви, а пришло в свободу. Свободная любовь это знаешь ли два слова. Гермес смеется. - Ну допустим, ты в практику пошла из-за любви, хотя было это весьма глупо, ты знаешь мое мнение. - Знаю. - Но по итогу-то оно тебя освободило. Тотально. - Ну извини, блин, три инициации со смертью кого хочешь освободят. Он же мне кишки все наизнанку вывернул. Хотела понимать практика - на тебе, сиди и понимай. - Поняла? - Еще как... Пожалуй свобода, да. Эта чертова человеческая шкура, это тело которое мне не подчинялось, сильно поврежденная психика, напрочь сломанное доверие, бедность, материальная зависимость. Все это огромная клетка.. - Ты вышла. Небо над Петропаловкой становится красным. - Ты вышла, Хеда. И теперь ты идешь. Вопрос в том, куда. - К нареченной, конечно. - Так произнеси слово, сделай первый шаг, и давай уже выгребай из Дурака, мне скучно, хоть я и устал от наших с тобой соиграков. - Гермес скачет и появляется от меня то там, то сям. Он правда готов уже двигаться дальше. - Что может остановить того, кто идет. Что может тебя остановить. Страха больше нет. Нет больше оков. Нет больше отношенческих соплей. Ничего человеческого. Ты знаешь это слово, просто не спешишь вспоминать. - Любовь. Резко начинается очень сильный ливень. Стена из дождя, давно такого не видела. - Эй, полегче... - Я ничего не делаю, оно само. Сквозь стену дождя я вижу образ, светлые волосы мелькают со спины, мне приходится зажмуриваться, чтобы вода не заливала глаза окончательно. - Видишь ее? - Гермесу приходится перекрикивать шум дождя. - Смутно! - Я тоже. Ничего... увидишь. Это первая стихия... - Гермес прикрывается локтем. - Это первая стихия в маге, дальше пойдут все остальные. Будь готова. - Я готова. Я поднимаю лицо вверх. Я помню этот холодный питерский ливень. Такой сильный, и такой серый. Свинцовое небо, которое в один миг сменяется синевой и радугой. Этот ветер, пронизывающий тебя. Я стою, смотрю в это небо, пока меня заливает дождем. Первый шаг и первая стихия. Помнится, на том круге это был огонь, на этом значит - вода. Нас ждет много воды.. и много алхимии, раз я, пробивающаяся через этот ливень, внутри себя чувствую тепло своего пламени. Такое сумасшедшее притяжение, такая большая разница между нами. - Вооот, мне уже поинтереснее. - Гермес обнимает меня со спины и приподнимает над мостом. - Идем, начнем уже наконец-то веселиться.. добро пожаловать в Мага, что ли. Я саркастически хмыкаю. - Пристегните ремни, наша команда желает вам удачного полета. - Смотри-ка... вот и мостик. В небе возникает радуга. - Раньше ты по нему шла к кому-то. Теперь кто-то по нему будет идти к тебе. - Я тебе так благодарна, знаешь.. .кажется, мне пора приносить тебе особы дары, за то, что ты делаешь. Потому что это бесценно. - Я не откажусь от бутылки вина, если ты спросишь!. - Договорились. - Все, шуруй уже отсюда, энергии у тебя не так много... давай, давай. Меня резко выбрасывает в реальность. Открываю глаза и первое время не понимаю, где нахожусь. А это всего лишь моя комната дома. Встаю, иду на кухню, иду обратно по коридору и тут резкий звук прошибает, это в Минске начался ливень. Подхожу к окну в кухне и закрываю его. - Оххой. Синхрон. - Говорю улыбаясь. - Всего лишь синхрон.
В следующий раз, когда какая-нибудь неведомая хуйня полетит в Касталию, я хотя бы буду знать, что меня в этом во всем реально волнует, а на что по барабану. Но вопрос не в том, что неведомая хуйня летит, она всегда летела. Если это так, значит ты впереди. Вопрос в том, что туда, куда мне не надо, чтобы она летела, она все равно будет лететь вечно. А значит прокачивать связь надо до той степени, чтобы это вовремя отслеживать. Ну что же, значит время пришло. И по мимо общего апгрейда, подтянем еще усиление связей. Только медленно, помня о том, как быстро тепло огня превращается в ожог.
Оконченная отработка. Оконченная программа по гештальту. Встреча с Шейн, оконченный пересмотр с возраста 14 лет. Изменение внешности. Самоустранившиеся клиенты, которые не готовы идти работать на таком же уровне как я. Зачем держать, если оно не готово идти до конца. Светляку приговор 2.5 года, моральный ущерб, висящий долг за учебу. Но очень похоже, что наш разрыв это плата за то, что и так отвела от него. Алекс выбрал имя, и, о боги, одноглазый наконец-то перестал плеваться на него так уж сильно. В конце концов, пора, ну и что, что безымянный, вон как дочке помогает. Нареченную начал и продолжает мучить патрон, но это к лучшему, может быть только через боль в ее случае и можно словить вспышку осознанности. Написанные последние кенотафные письма для хранителя. И даже неплохо получилось, если что-то пойдет не так, я реально сказала, что я хотела.
...... Я спросила Гермеса. Можно ли считать выход в Мир окончанием последнего испытания. Он ничего не ответил, только посмотрел на меня многозначительно. Но я думаю... Я думаю, что последнее испытание все же лежит между Миром и Дураком. Вселенная и рождение новой звезды. О этот новый мир.... ребенок увидит его другим. В нем нет хозяев. Никто больше не определяет его жизнь, кроме него самого.. В нем нет зависимости, удушающих отношений, в которых я чувствовала, как меня загоняют в клетку - или прими ситуацию и подстройся под мои тараканы, или вали. В нем нет оценивания, понукания. Нет страха за будущее. Нет сожаления о прошлом. Нет злости и обиды на предателей. Нет лицемерия и нет самообмана. Нет необходимости кому-либо лгать. Шейн сказала: я так устала, я не хочу больше этой лжи, этого лицемерия. Мы, черт возьми за этим лицемерием, теряем то, что было больше всего дорого, то, что действительно доставало до самого сердца. Эта свобода как ледяной ветер, она колет. Но я никогда не смогу променять ее на что-то иное, как бы я не пыталась. Кем я только не пыталась быть, чтобы сохранять и любовь, с свободу, но это как будто попросту невозможно. Я либо ранюсь сама, либо раню других. Поэтому рано или поздно она должна была придти, наорать на меня, и сказать, что достаточно... Я больше не хочу врать, что между любовью и свободой я выберу любовь, потому что это не так, потому что если мне приходится делать это, я чувствую, как оказываюсь в клетке из которой нельзя выбраться. Наверное, это что-то детдомовское нас объединяет -- когда нас заставляют полюбить, мы хотим сбежать. Потому я никогда не пыталась никого заставить остаться, хотя жалела, что не могла даже просить об этом. Я больше не хочу врать в том, что если меня лишат свободы, я не возненавижу все это однажды -- как бы сильно я не хотела сохранить связь с кем-то. Но если нельзя иначе, я скорее пойду на разрыв, чем останусь там, где от невозможности быть собой, у меня все болит внутри. Я никогда не хотела уходить от тех, кто мне дорог, и единственной причиной всегда было это... Я просто не могла быть собой. Мне пришлось бы врать одной подруге, что я хочу возиться с ее ребенком и смотреть на их семейную жизнь. Мне пришлось бы врать другой подруге, что я хочу слушать изливания ее "мужика головного мозга", и того как она по-прежнему не может расстаться со своей мамочкой. Мне пришлось бы врать сестре, что у нас есть еще что-то общее после стольких лет, которые мы прожили так по-разному - я в борьбе, а она в страхе. Я наконец-то, после стольких лет, окончательно отвоевала свою свободу, систр, слышишь... Мой бой окончен... И вот теперь, мне пришлось бы врать другу, который был со мной рядом семь последних лет. Который прошел со мной через боль самого худшего в моей жизни расставания, который был со мной на моем огромном взлете, и поддержал меня, когда я меня заставили упасть. Мне пришлось бы врать другу, о том, кто я, и как я собираюсь прожить свою жизнь. Мне пришлось бы выслушивать гомофобный текст и все эти комментарии о том, что это у меня просто нормальных отношений не было. Мне пришлось бы скрываться, в конце концов. А я больше не хочу скрываться и беречь ближний круг, потому что такие вещи в ближнем круге мне и даром не нужны. Поэтому, чтобы не скрываться и не выкручиваться, мне стоит просто уйти... и оставить все как есть, в хорошей точке, пока оно не стало превращаться в какую-то чертову драму и не испортило мне воспоминания о этих семи годах борьбы, и о том, как он был рядом, пока я воевала на своем не видимом фронте, до последней капли крови, за свою свободу, свое место, свою честь, своих людей, и за свое имя. Мне стоит уйти... Так я и сделаю. Это было больно и грустно в последний раз, когда он провожал меня на платформе. И это напомнило мне тот момент, когда я сажусь в поезд и еще не знаю, но чувствую, что ухожу. И он мог бы черт возьми, удержать меня тоже, он мог бы сказать хоть что-нибудь, но он даже не понимает, что именно не так, почему именно все происходит так, как происходит, как будто это вне его контроля. Чушь! Всё в его руках... но он так сконценрирован на своем мнении, так убежден в своей светлой правоте, что не может остановиться, и сказать - черт, расскажи мне, что ты творишь, я же вижу, ты хочешь сказать! Расскажи мне о том, что на самом деле между вами было, расскажи мне, почему ты бежишь от отношений, расскажи как это было, когда тебе разбили сердце во второй раз. Нет, ему удобно закрывать глаза на очевидное, каждый раз, когда я пытаюсь сказать, что тот, кто разбил мне сердце - не мужчина. Что это один и тот же человек, о котором он слушал сопли два года, задавая одни и те же вопросы, и по-прежнему недоумевая, почему меня так клинит каждый новый раз. В этом вся загвоздка... ему просто неудобно видеть, он просто хочет видеть мир обеленным, закрывать глаза на очевидное. Что возможно, в его святой картине мира, я сделаю брешь, если признаюсь что ко всей прочей моей ебанутости, я еще и с женщинами сплю. Но я больше не хочу врать, ради Шейн, перевернувшей все с ног на голову... Но рано или поздно это должно было случиться. - Даш, если где-то есть ведьмы, и где-то есть лесбиянки, то где-то эти два понятия точно пересекаются. - Ты хочешь найти мне девушку в Москве? Фен закуривает сигарету. - Я думаю, она в Питере. Я молчу какое-то время. - Ты прав. Она в Питере. - Давай еще раз ее послушаем? - Лили Марлен? - Да. - Сейчас включу...
* * *
Иногда мне не верится, что все кончилось, но это действительно так. Когда я вдыхаю этот колкий воздух свободы, мне все еще больно... но это утихает.. Когда-нибудь мы будем петь ту же песню у меня на кухне и об этом даже не вспомним. А пока... *подкручивает звук в динамике*
Госпожа... Она стоит передо мной обнаженная, овиваемая змеями. Их несколько, они скользят по ее персиковой коже. Волосы у нее рыжие, чуть красноватые, и достают почти до талии. Гермес указывает ладонью, мол подойди. Одна из змей, совсем небольшая, медленно переползает ко мне по ее протянутой руке. Она ползет по мне и растворяется в области свадхистаны. Я чувствую, как тело загорается предоргазменным жаром. Удовольствие растянутое во времени. Я вижу как змея сворачивается и становится татуировкой змеи под пупком. Я говорю с госпожой о нашем договоре... А после она шепчет. Ты не будешь принадлежать никому. Ты можешь быть верной, если будут верны тебе. Но ты никогда не будешь лежать под кем-то. Но все же ты узнаешь их через поцелуй. Ты будешь целовать их и узнаешь меня. В каждом твоем поцелуе будет подтверждение нашего договора. Каждый поцелуй твой будет как твоя печать на нашем свитке. Почувствуй. Она делает шаг ко мне и целует, проникая языком и меня уносит сумасшедший оргазм. Меня выбрасывает из тела куда-то в красное густое марево. Когда возвращаюсь, на губах остается привкус то ли крови, то ли вина.
Каждый поцелуй твой будет моей печатью. И через тебя я приду целовать своих детей. Ты будешь свободна. И ты будешь собой.
* * *
И полюбят же они, черт возьми, целоваться, если каждый поцелуй как ее призыв. Выдох животом сакрального пламени. Змея свернувшаяся дышит и вторит где-то внутри.
....Какая у меня красивая петля вышла по Дороге, это просто песня, смотрю и офигеваю. Не может быть, чтобы уважаемые знатоки после такого не дали ответ на главный технический вопрос. Кааааак?
***
Тем временем осталось всего 6 полноценных трудовых будней. После того как ко мне каким-то образом (реально хер пойми как, потому что нет категории и это не очень законно) попала практикантка четвертого курса и я учила ее как надо работать, можно сказать, я в этой школе видела все и даже больше.
***
Гермес, мы вышли на финишную прямую. Мне слабо в это верится. Но знаешь... я тут вспоминала. Лет пять назад что ли. Сидим мы с малой под этим самым домом, который у меня прямо рядом с работой. Точнее, я сижу, а она валяется на моих коленях, вплетает свои пальцы в мои, и говорит, что так хочет уехать со мной. А потом еще несколько лет, долго после, говорит, что не может представить, как это меня нет, как это я не рядом? А я теперь думаю, нет, я буду жить в ее голове всю жизнь, как персонаж из книжки или полустертое прошлое. Я буду жить потому что первую любовь не забывают, особенно когда это настолько взаимно. И я понимаю, какую-то твою мудрость, когда ты сказал, что все, что было это как предтеча, знаешь. Смешно и немного странно помнить как мы тогда даже не представляли себе, что расстанемся, что я стану практиком, что случайно попаду на отработку в школу, которую она закончила, что я даже за продуктами буду ходить той самой дорогой, которой всегда мы ходили вместе потому что буду жить напротив того самого дома, под которым мы провели столько времени, целуясь и фантазируя о будущем. Что она станет медиком, как всегда мечтала, будет ходить по вызовам, жаловаться на это, что захочет на полном серьезе вместо Лондона поехать в Израиль, что ее мужика я буду встречать с другой девчонкой чаще, чем с ней. Что буду по-прежнему с большого расстояния чувствовать ее взгляд у себя на спине, а она будет чувствовать мой. Что я когда-то буду вспоминать это как красивую историю, как картину, где каждая деталь - написана нами самими. "А помнишь как.. - Ты мне это рассказываешь уже третий раз.. - Черт! память как у рыбки, круг по аквариуму..."
"А помнишь, как...." Не помню.... Но помню глаза, и помню руки. Помню как катится капля пота по ее виску летней ночью, потому что она не может угомониться, целуясь со мной битый час не переходя на большее, потому что дурацкая привычка растягивать удовольствие. Помню как на солнце просвечивает моя футболка, и мы смотрим друг на друга так жадно, и в этой любви столько искренности и естественности, что порой даже касаться не хочется - просто смотреть. Но всё это лишь предтеча, потому что она лишь призрак того, что грядет. Как и другие.
Мне же никогда не были нужны призраки. Призрачный дух, призрачная любовь, призрачная жизнь, никак не пересекающаяся с реальностью, нет... "- Поиграем в любовь? - К черту! Я в ней живу". В моем требовании к реальности было то, чтобы чувствовать ее в каждом вдохе, в моих с ней соприкосновениях всегда была почти болезненная эротичность. Кто-то так ранится об реальность, что она не может дать всего того, что фантазии (вот как нынешняя ученица, например, да... ). Я же всегда знала, что это просто какая-то невозможность быть с ней в таком тотальном честном соприкосновении. Жить в вечной иллюзии, жить на Луне гораздо проще, по сути, ты строишь мирок, надвинутый на глаза себе и всем людям...
" - Люди просто не знают такой любви, боятся ее, люди просто трусы, знаешь, когда ты устанавливаешь связь такую сильную, что можешь отвечать им прямо у них в голове. Что твое касание будто проводит электричество при желании. Как сказала одна твоя женщина - "всем взглядам взгляд, насквозь пронизывает, будоражит". Это слишком сильно, этого слишком много для них. Потому что это слишком настоящее. А они лишь призраки себя самих, бледные моли себя настоящих, в мерзости и оковах. Как говорил Атон - если люди пуритане, полноценный оргазм их убьет. Грань слишком тонкая, когда тепло твоего тела и огня превращается в ожог, знаешь...
- Просто вместо натурального огня они привыкли потреблять суррогат, ничего нельзя сделать, если кто-то хочет пластмассовую жизнь. Ничего нельзя сделать, если кто-то загнал себя в рамки. - Ничего. Но всё это лишь предтеча для твоего развлечения... настоящее впереди, веришь? - Я не верю, я знаю".
У Гермеса глаза из зеленых становятся на миг васильковыми. Звучит знакомое крещендо. Кажется, мы не просто вышли на финишную прямую, друг мой. Мы вышли в Мир.
И я думаю, что даже если у кого-то после меня и остался ожог, то они хотя бы запомнят - как это, когда оно по-настоящему. Это те ожоги, боль от которых забудется очень быстро, а след останется на всю жизнь. Может быть, по ним мы за гранью и узнаем друг друга.
6 месяцев по 4 недели в каждом 24 недели 24 локации увязанные каждая со свой руной по 2 месяца на атт по 1 неделе на локацию вместе с дорогой
внимание вопрос!
уважаемые знатоки, через одну минуту помогите Хеде в течение года после кенотафа выйти на желаемый доход ради этого
ответ нужно дать без регистрации и смс
пииииииип.
p.s. да, пап, я жутко наглая хитрая лисья морда и не хочу быть нищебродом, впрочем, мы об этом уже договаривались p.p.s. блин, как же хорошо, что я во время составления маршрута заметила, что локаций реально 24.... соединила точки, иптыть
...- Значит у него нет твоего слова? - Нет. - Почему же? - Он друг. Не ближний круг. И он должен пройти эту дорогу сам. - Есть что-то еще, Хеда. - Есть. Он спасает свою шкуру. От напуган. От него так и разит страхом. Отвратительный сладковатый запах страха. Я чую его, но не в этом дело. Не в том, что он боится. А в том, что он позволяет страху управлять собой. - Он человек. - Он человек, который больше не ходит под моим щитом. И если он хочет потворствовать страху - это его выбор. Я не намерена тащить его из болота, которому он сам отдал вожжи. Ему хватило мозгов отнять чью-то жизнь, как он думал, спасая свою. Ему не хватило сил, чтобы встать лицом к лицу и отбить себя у смерти. Малодушие. - Ты же не будешь стоять против его смерти. - Нет. Не буду. Как и он не встал бы против моей. - Так и есть, ведь он друг, не ближний круг. Хорошо, я согласен с тобой. - Отец жестоко наказал меня, за слова данные не достойным, ты знаешь. - Есть еще одно слово, которое ты продолжаешь нести как гейс, но оно также дано для недостойной. - Это твои слова? - Это то, как я думаю. - Отец, ты считаешь мой гейс, он для недостойной. - Алую розу с шипами она дала тебе тогда, три года назад. Чтобы поняла, что значит видеть одну лишь красоту, несмотря на раны, что тебе наносила ее дочь. Но ты должна знать. Гейс наложила на себя Она, не ты. - Ты считаешь, смерть стирает гейсы? - Смерть стирает все. Ведь гейс, как и любое слово дан в этой жизни, и не должен переходить в следующую, как и не должен переходить твоим братьям, родственникам, и детям, если таковое не обозначено. - Нет, это было лишь мое и её дело. - Смерть сотрет ее. А вместе с тем, все слова, данные ею. Он ведь говорил тебе... чтобы снять свой гейс, ему пришлось бы пройти через это снова. - Он так впечатлен тем, что было, что вряд ли из-за кривого гейса пойдет на это снова. Я услышала тебя, отец. - Суд работает в обе стороны, не только в твою. - Возврат? - Возврат. Один большой возврат оставшегося, всем. А ты думаешь, мозги нагреваются до уровня кипения только потому что отмирает, все, чем она была? Нет, тебе это уже и не нужно, ведь от нее только что и осталось, что пара гейсов, да любовь к тем, кого она встречала в той жизни. - Выходит, я ошиблась в своих ощущениях? Мы не встретимся вновь. Раз это сотрет даже мое слово... - Быть всегда рядом, да. И всегда принять, если вернется. Но "всегда" ведь длится до смерти, знаешь. Всегда длится до смерти. Ведь ты не можешь принять ее, если тебя уже нет? - Нет, не могу. - Что тебя заставляет сомневаться? - Честь. - Твоя честь будет чиста, Хеда, как белый лист. И она будет принадлежать лишь тебе и мне. Неужели ты хочешь сохранить свой гейс, если я сам сказал - смерть сотрет все. - Я не знаю, отец, как поступать в таких случаях, ведь выходит, это обман. Выходит, я тогда ее обманула? Чего стоит моё слово, если смерть может отобрать его у меня. - Ты не слышишь меня. Я сказал, той, что давала его больше нет... Уже почти ничего не осталось. Скажи мне, Хеда, видела ли ты ее своими глазами, смотрела ли Ты ей в глаза? Эту женщину, перед которой до сих пор отвечаешь. Дала ли бы ты это слово сейчас, будучи собой, обретя своё имя? Отвоевав его у меня в таких мучениях. Своим именем подписавшись, дала бы ты этот гейс перед ней, случись это прямо сейчас? Под моим взором. Сказала бы - "Я своим именем отвечаю за это". За то, что дверь открою, дам крышу над головой, приму, и никогда не откажу в этом. Скажи мне, именем, что я дал тебе, подписалась бы в этом? Да или нет? - Нет. - Значит смерть снимет с тебя и это. Ты помогаешь ближним пройти их дорогу, так пусть они помогут и тебе проходить твою. Лишь две просьбы - для жреца и для хранителя. Более не нужно. Ты станешь тем, кем тебе суждено стать. А ее время, время ее людей, ее слов, ее мужчин и женщин, ее жизни - скоро закончится. Это не последний наш разговор. И ты знаешь свою задачу. - Да. Знаю. - Мой брат будет у тебя в долгу, знай это. - Я помогу ему не из-за него, ты знаешь, я не служу ему, и он не мой патрон. Но у нас договор, и нам его крепить. - Я знаю, что не служишь, потому он и будет у тебя в долгу, просто знай это. Теперь ступай. У нас еще будет время поговорить.
Я дышу ровно. Возможно, даже ровнее обычного. Похоже, действительно заканчивается целая эпоха. Но такова судьба. Такова судьба... Если бы я только знала тогда, в ту темную ночь перед родительским днем, что она придет ко мне с красной розой в шипах, что я дам ей слово, что слово это хозяйка заберет, как и ее жизнь когда-то. Что мы никогда и ничего больше не будем должны друг другу. Что то, что тогда казалось мне смыслом всего - будет даже не третью, а очень малой частью от всей той мясорубки ради того, чтобы отвоевать данное им нынче имя. Но имя рек. И было это окончанием всего... Только тогда давно, я не знала, я думала, ну вот же - смысл так прозрачен, все так очевидно, он привел, он потребовал. Нет, он лишь проверял. И это была даже не треть... не треть его проверки. Больше не проверяет, больше не испытывает, не за чем, уже и так все видел, уже и так все понял, уже и так все внутренности вынул, пересчитал, перемыл и засунул обратно. Больше не проверят, потому как то, что за то, что нужно было бы проверять, я теперь отвечаю собственным именем. И этого достаточно, черт возьми, ему достаточно.
Три года проверок. Три года висения на копье. Три года выбивания этой связи. Всего три года мясорубки и он больше не проверяет тебя на прочность и на верность. Больше не проверяет,нет.
......Светлова сказала как-то, что я хорошо умею писать письма. И меня заглючило, потому что откуда ей знать? Какое-то смещение пространства-времени в последние времена. Становится веселее на подходе к пику. Я неожиданно креплю сделку с Локи. Узнаю текущий миф. Понимаю, в какую сторону мне идти и что делать после "освобождения", на самом деле, хотя все казалось таким очевидным. Опять же неожиданно начинаю сохнуть по несбывшейся пассии, отхожу, а потом до того залажу в мозг Фену, что он слегка удивлен. - Прочь из моей головы! - Не дождешься! - Ты ведьмо, ходишь в голову пешком без сменной обуви. - Я лисец, я хожу на лапках. Но залазить в мозг Фену это не такая большая ситха, при учете того, что у нас очень прокачано взаимодействие, но вот залазить в голову собственной нареченной - та еще задачка. Тот еще сериальчик.
И вот что я понимаю. Странное-таки искажение времени происходит после инициации. Мы тут стали считать, и выяснили, что всего-то три года я в рунушках. А по ощущениям не меньше пяти лет. Всего-то с расставания с топора в голову Ли прошло всего-ничего, а с возврата - неделя, а по ощущениям - не меньше месяца. Как будто время уплотняется, не понятно по какой причине. Время становится тягучим как карамель. Возможно, это легкий полутранс, возможно, это просто все переживания стали острее. Ощущение прикосновений такое сильное, что кажется, ее руку можно пощупать. Когда меня мысленно обнимают, я чувствую это так, будто это на самом деле, будто кинестетика обострилась в разы. Я, конечно словила, чертов сильный откат за попытку пробиться через стенку проклятия, и это конечно шибануло меня до жара с ознобом, температуры, и полного шваха, но то, что общий поток без потока нареченной ощущается как-то не так ярко, это факт. Как будто срабатывает какая-то синергия, и чувствуя два потока, можно как на доске для серфинга плыть в этом, с потрясающим ощущением правильности происходящего. Когда есть четкое понимание, что все идет в рамках какого-то плана, или тоннеля реальности, в котором ты просто движешься в чистом бытии, пока не встретишь то, к чему этот тоннель вел. А я встречу. Люди думают, любовь это что-то вроде спасения. Но любовь это лишь связь двух субъектов, когда так или иначе, даже если он непосредственно не присутствует в твоей жизни, для него всегда остается свободным один стул. Это лишь связь, вопрос в том, как ты с ней обходишься. Можешь ли ты реально выносить какие-то вещи, от которых хочется убежать, потому что это проходит по болевым точкам. Или ты не скрываешься, не прячешься, не сбегаешь, не сворачиваешь, а просто смотришь этому в лицо. Вот в чем вопрос. Можем ли мы не отворачиваться, когда смотрим друг на друга? Можем ли мы быть честными, и честно сказать о том, что у меня есть вот такой-то глюк и тебе придется с ним справится? Мы могли бы с В. часами рассуждать о том, у кого какие глюки и запросы, если бы он не путал любовь с зависимостью. Я же хочу быть свободной, и хочу, чтобы человек, который хочет быть со мной, был свободен также. Но это возможно только, если он не включает свое привычное-зашоренное восприятие, когда общается. Наверное, так мы по-настоящему раздеваемся друг перед другом, когда показываем свои шрамы. Когда речь идет не просто о глюках. а о том, как мы переплетаем пальцы и сходимся в них, как ключ к замку. Хотя, может быть это я просто сейчас под темной Сила на второй чакре... "- Знаешь, сексуальность ведь не зависит от того, что у тебя было, с кем и сколько. Она зависит от того, как. -- Ну это ты мне скажи, в тебе сексуальности много, хоть отбавляй, хоть дай мне немного, чтобы понять. -- Ну вот, а как ты это понимаешь? -- Очень просто. Чуть ближе ты к себе подпустишь, возбуждение очень большое, возбуждение и тревога."
Можем ли быть честными и не отводить глаза? Пожалуй да, если знаем, что это безопасно. Но наверное, с тем, у кого сломано базовое ощущение безопасности, как под проклятием, например, это может занять какое-то более долгое время. На одной второй чакре тут не выедешь. Когда тело понимает, что безопасно, а разум сопротивляется. Когда чисто физически тянет к человеку, а разум говорит: а нахуй, что там меня ждет, не понятно, в кому же, какая-то она сильная слишком, в этом есть большая непредсказуемость. Мне всегда было это так забавно. Смотреть на людей, вот даже из последнего - на Ли, на В. - и хочу капец как и страшно. Но вот в чем вопрос, если страх больше, чем желание, если убежать хочется больше, чем взять - это мой косяк или того, кто этому страху поддался? Если их страхи больше, чем желания, как им дальше быть со мной, когда у меня желание всегда прожигало страх. У меня проблема другая, когда они может быть уже и преодолели, и может быть уже и да - я не хочу, а с этим вообще ничего нельзя сделать. "- Это очень сложно, женщиной тогда нельзя управлять, если все зависит от ее желания. - А зачем управлять? Любить нужно, женщин, В., любить". Дело не в чертовой сексуальности даже, дело в том, что я просто умею любить, наверное, и не стремлюсь ни из кого сделать свою собственность. Зачем?
"Сами придут, и сами все дадут".
Где-то там нареченная словила моё послание, откат ощутимо пошел на спад (или это слоновая доза парацетамола). Мы завтра проснемся в совершенно другом мире и времени, а пока, пусть оно тянется как карамель.. забавное ощущение.
....Так мало времени, так много хочется сказать, как пелось в песне Хелависы. Сказать, тем, кто нравились, что мне жаль, что я боялась, что меня ранят в сердце, и хоть теперь это сложно сделать, наше время упущено. Сказать любимым женщинам, что в последнем испытании во мне столько силы и страсти, сколько не было пожалуй за всю жизнь, и это уже по-тиху стало восстанавливать на хрен сбитую телеску.
Страсть вскипает огнем под кожей, и бьется в солнечном сплетении. Удивительное раскрытие с тех пор, как мне было 19. Я стою на пороге свободы, и кровь клокочет, потому как в ней столько эротики и любви, сколько только может родиться из собственного огня, не направленного ни на кого. Пламени, котрое никому не принадлежит и не провоцируется никем. Я не смогу никому принадлежать, как и мне самой не нужно, чтобы кто-то принадлежал мне. Я никогда не стану никого держать, но кто-то будет всегда возвращаться ко мне, потому что весьма мала вероятность, что на своем пути они встретят подобное же отношение, что они встретят того, с кем можно быть свободными. Люди-рабы не ищут свободы, они ищут хорошего господина. И это гордость знать, что рядом со мной нынче нет ни одного раба. Тем более в ближнем круге. Я больше не хочу смотреть назад... Там нет ничего, все выцвело... Впереди могила, позади лишь призраки воспоминаний, больше не приносящие ни боли, ни радости. Только факты. Позади битва за битвой, жертвы, несвобода, душевная боль в каждом вдохе. Позади победы, радости, прорывы. Впереди могила, маки, свобода. И светлоглазая женщина, вглядывающаяся в силуэт на горизонте, ждущая меня, там, за чертой, чтобы быть со мной.
О, прошлое, если ты меня слышишь, приходи попрощаться, потому что больше ты меня не увидишь, ведь под оболочкой привычного тебе тела останется лишь Хедвиг, но больше не будет меня, какой ты меня помнишь. О, прошлое, если только тебе есть, что сказать, пусть каждый, кто останется там, придет ко мне и скажет, ведь время бежит так быстро. И я благодарна ему за это.
В огне Суда превращается в пепел все то, что я знала как "своё". О, моя сырая могила, если бы только ты дала мне последнее желание, я бы поцеловала ту, с которой так и не попрощалась. Я бы поцеловала ее в последний раз, потому что моя любовь к ней останется на твоём дне, вместе с той девочкой, которой я была когда-то с ней, преданнй, мягкой, желающий быть с ней всей своей лисостью, готовой ради этого на что угодно. Той девочки скоро совсем не станет.
В жестокости Суда, в последнем испытании, в последнем моем бое столько страсти. Что же, Хеда, говорит Гермес, это все ты - чертово чистое пламя.
...- Сейчас, подожди, я чем-то ткнула себе в нос! - я несусь на кухню за подсолнечным маслом, чтобы снять эфирку, потому нос сильно щипет, заррраза. Мужики смеются в зале. Хорошо жить одной, сносишь по пути разве что мебель, но не соседей. Как только нос в порядке, возвращаюсь в комнату. Фен смеется надо мной и моим видом обиженной лисы. - Ты, главное, в глаз себе этим не тычь. Он вообще надо мной вечно подтрунивает. И когда мы смеемся, усевшись на полу, я вижу в нем 20-тилетнего мальчишку и начинаю понимать Элю. В те времена, когда мы только начинали, он был со мной серьезнее, кажется. Но теперь, когда я расталкиваю его сонного по утру, готовлю завтрак, завариваю чай, вырываю из откатов, снимаю с него крошки и катышки, выворачиваю капюшон, провожаю на вокзале, он мягче, потому что у меня дома - он тоже дома, на своем месте. Мертвый город становится выносимым с ним. Мертвый город перестает существовать, потому что появляется ощущение нашей личной Отилы - единства под любой крышей, будь то Минск, Москва, Питер, Волколамск или треш-дача. Место встречи совершенно не важно, потому что самое важное мы и так возим с собой в рюкзаках. * * * Вся моя квартира пропиталась эфирками, злобные бархатцы все еще витают в воздухе, но не то, чтобы я особо собиралась их выветривать. Напоминает о Фене, как будто он еще здесь, просто вышел покурить на улицу, потому что я запретила курить дома. Я катаюсь на табуретке в кухне и вспоминаю его прошлые приезды. Плохо верится в то, что уже как три года он стоит за моей спиной. Три года как опирается на мое плечо. А если и едет, несмотря ни на что, то для меня. И как же я изменилась за это время, что меня больше не удивляет... Что такая глыба как он читает мои формулы с бровями поднятыми вверх, улыбается и хвалит мой подход. Что зовет на широкую со своим ковеном, что поет мне песни про Маргариту. Что не зовет и никогда не звал меня своей ученицей, потому что это не так, но что учит меня всему, что знает сам, для того, чтобы потом вместе работать. И уже не удивляется, когда я говорю: черт, у меня опять видение. Как же я изменилась за эти три года, что офицер зовет меня валькирией, и поздравления с днем армии принимает исключительно с рукопожатием. А когда ритуалю - тихо стоит в сторонке и залипает. Сколько всего мы прошли, сколько задач решили, сколько часов просидели в раздумьях о том, как покорить мертвый город. Как же мы сравнялись, если теперь я могу сказать: забей, не парься, скажи и я это решу. Но я кажется только в этот раз начинаю понимать, что значу. Вот прошло время и я встаю с ним спиной к спине. Не только он может закрыть мою спину от удара, но теперь - и я его. И во всем этом чисто физическая подготовка, пмп и полевые учения это уже следствие, вещь нарабатываемая в тренировках, то, чему можно обучить. В отличие от чисто силовой, энергетической составляющей. Наматывая спираль за спиралью, я и не заметила момент, когда добралась до той точки, в которую хотела придти, когда только влезла во все это. Я и сама не заметила, что добилась того, чего хотела в самом начале, еще до его появления - быть достаточно сильной, достаточно выносливой, чтобы закрыть спину любимой женщины. Я столько раз переставала верить в то, что это в принципе возможно. Столько раз плевала на все и говорила себе - ну черт, и правда я тряпка, что с меня толку, не против малефиков же меня брать, в конце концов. А теперь - вот она я. Кладу голову ему на плечо, он обнимает меня одной рукой, и говорит: устала? И я знаю, что нет, просто... я только что поняла, что то, для чего он появился в моей жизни - выполнено. Теперь я действительно могу встать спиной к спине с любимой женщиной, но не только - я стою спиной к спине с Феном, практиком, который уже строил капище, когда я еще пешком под стол ходила. - Я доверяю тебе. Если для всех у меня по умолчанию - доверие делить на 50, то все что ты говоришь и делаешь, я делю на 0,5. - Вспоминаю я как он говорит это и распаковывает новую пачку сигарет. - На тебе нет и никогда не было флажков "заминировано". У меня к нему также, потому что он единственный, кто даже не давал повода в себе усомниться.
Я подымаю глаза к небу. Отец, если ты только меня слышишь, я наконец-то выполнила свое обещание - я стала той, кто действительно может защитить. Это не желание больше, это факт. Всё остальное - лишь техника и дело времени. И я теперь свободна, знаешь, как если бы мою волю и мою любовь никогда не ломали в прошлом. Если бы только она теперь нашла меня. Если бы только я шла по трассе в сторону города, закинув футляр с гитарой за плечо, а она случайно шла мне навстречу. Она бы тогда улыбнулась мне, просто потому что не смогла бы иначе. Где-то там, в нашем городе, она ищет мои глаза в чужих. Пока я говорю с весной, и та отвечает мне.. Теперь у тебя есть все, что нужно, Лись. Просто приезжай.
"Я с тобой", говорит она. И мне хочется сжечь за собой все мосты прямо в эту минуту. Будто ничего и никого я больше не знала до этого, и вся моя судьба только в этой связи теперь. "Я с тобой" - слышу я. И дышать больше не больно.
.... - Я всегда рядом, ты же знаешь. - Гермес сидит рядом со мной, гладя пальцами мой лоб. - Печать сошла, но полет стабильный. Я оттягиваю майку, чтобы рассмотреть область под левой ключицей. Печать действительно сошла, а я и не заметила. Но полет стабильный, да. Имя действительно моё, печать действительно моя, и вся атрибутика до сих пор при мне, значит точно свершилось. - Хорошо имя легло, да? - Как никогда. - Я медленно вдыхаю и выдыхаю, растворяя пространство комнаты. Вдруг чую. Воздух морозный. Какое-то другое освещение бьет по глазам. - Где мы? - Смотри. - Гермес как-то подозрительно воодушевлен. С тем как я углубляюсь, я все четче вижу. Это платформа, но кажется, вокзал не реальный, а из моих снов. - Я тут точно была.. - всматриваясь, говорю я. И вспоминаю, что это место мне снилось и повторялось, и повторялось. Очень давно, еще в самом начале, когда я еще не знала, что это Гермес приводил меня туда. Я только запомнила тогда, что вокзал этот безлюден и очень похож на станцию из Матрицы, где Нео бежит и снова попадет туда. И всё, что ему остается делать, это ждать пока Тринити придет за ним. Там же программа говорит о том, что любовь не более чем связь двух субъектов. - Очень похоже, да. - Гермес кивает, намекая на то, что моё видение взяло за основу Матрицу. - Зачем мы здесь? Мы медленно и кайфово идем по платформе. - Потому что поезд подошел. - Он пожимает плечами, и действительно, поезд стоит по правую руку от меня, и мы идем в сторону головы. Ощущается, будто он живой. С этой мыслью он издает гудок и выпускает немного пара. В этот момент, впереди, там, куда он направлен все заволакивает белый туман. Поезд, уходящий в туман, интересно. - Это как будто вероятности вот так перестроились... - говорю я, а Гермес просто улыбается своей этой довольной теплой улыбкой. Кажется, он немножко горд за меня. Раньше во снах и видениях я видела только _что_ будет, результат, сводку. А это... - Это очень красиво, - говорю я ему и наворачиваются слезы. - Это то, _как_ будет. Это - твоя новая судьба. С его словами, белый туман вдруг начинает подсвечиваться теплым желтоватым сиянием. Он движется потрясающе красивыми клубами. Там, впереди. Вот оно. Альбедо. Я ускоряю шаг, а поезд все тянется по правую руку от меня, стальной, устойчивый, готовый тронуться в путь. - Это ещё не всё, - говорит Гермес и смеется, закидывая руки за голову, в своем привычном движении. - ..., - я вдруг слышу, кто-то кричит мое имя позади. Я оборачиваюсь. Ли бежит по платформе, волосы распущены и развиваются на ветру, держит рюкзак одной рукой, и бежит так, будто поезд уже отходит. - А она-то что тут делает? - я хмурюсь и беспокойно смотрю на Гермеса, он хитро ухмыляется. - Не мог же я не пустить девочку хотя бы проводить! Он разводит руки в стороны, направляя ладонями вверх, будто обращаясь ко всем небесам и с упоением декламирует, ударяя каждое слово: "Я буду там, за выходной железной дверью, мы еще успеем прыгнуть в поезд". - "Собирайся." - Заканчиваю я за него. Картинка замедляется и Ли теперь бежит в слоумоушн, я вижу ее глаза, которые слезятся от ветра в лицо. Но в этот момент, вот Так могут выглядеть только по-настоящему любящие глаза. Черт возьми, это он что, так пытается сказать, что эта женщина действительно меня любит? Не так, чтобы отпустить, но и не так, чтобы держать, потому что сил удержать всё равно не хватит. - Решать тебе. - Гермес кладет мне руку на плечо. - Ты видишь, куда идет ветка. А вот это всё (указывает на поезд и сияние впереди) твое по праву, и никуда не денется. Она готова пойти с тобой, что бы ты не решила. - Прям как я когда-то. - Я смеюсь. - Всё возвращается, и только я не вернусь. Как только Ли подходит к нам, Гермес нежно кивает мне, что хочет оставить нас вдвоём, берется за ручку и поднимается в поезд. Ли обнимает меня, у нее на ресницах снег. Я набираю воздуху, чтобы толкнуть речь. - Я знаю, что ты хочешь сказать. Знаю. Что у тебя вот здесь.. - Она кладет ладонь в перчатке, мне на куртку в области сердца. - Почти совсем ничего не осталось. По крайней мере, для меня. Я знаю. - Я бы хотела сказать, что осталось, но не могу. Она держит ладонь у меня на груди, а другой держит рюкзак. Я знаю, там всего пара вещей, самое необходимое, чтобы убежать прямо сейчас. Я смотрю в белое сияние, и какое же оно, черт возьми, потрясающе красивое. Жаль, что при всей этой красоте момента, я не могу испытывать к Ли то же, что она ко мне. И тут я вспомнила Равных, тот момент, когда мальчик, уже ничего не чувствующий, такой полукиборг, все равно садится и уезжает с девочкой, хотя ему ничего не мешало остаться. А она уезжает с ним, несмотря на то, что знает, что связь может никогда и не вернуться, что холодные глаза останутся холодными. Но там связь _была_, а у нас нет ничего, и еще может ничего и не быть. Гермес выглядывает из поезда, но Ли его не видит. Он протягивает мне руку. - ..., нам пора. Просто позволь ей пойти с тобой, потом разберемся. - Нам не пора, пока я не решу, что пора. - Говорю я Гермесу жестко. - Я не могу солгать о том, что мне есть дело, пойдет она со мной или нет. Ей придется тогда быть как я, понимаешь? Идти за кем-то, у кого вместо любви для нее кусок льда и удары в спину, идти ничего не ожидая. Не лучшая доля, согласись. Я не хочу так поступать, как со мной поступали, я - другая. - Это то, чего я хочу. - Говорит она, будто слышит наш с ним разговор, хотя не слышит. Белое сияние врывается на платформу и окутывает все, в нем пропадает Ли, пропадает видимый путь, и поезд. - ...., так и будь другой - солги, раз она этого хочет. - Гермес напряжен и настойчив. - Ты должна солгать, ты знаешь. Ты справишься. Говорит, и растворяет картинку. И это последнее, что я запоминаю: "Ты справишься". Но вот блин, откуда он знает, что я хочу справиться.
* * *
Она - вода для моего огня. Небеса для моей земли. Доброта гасящая мою злость. Свет ласкающий мою тьму. Нежность, смягчающая мою жесткость. Покорность, противостоящая моей дерзости. Слабость останавливающая мою силу. Та вода, которая вряд ли сможет слиться со мной в бешеной страсти, но может быть той, что погасит пожарища, вредящее мне самой. Может быть, в этом и суть, когда внутри все выжжено, испещрено шрамами и следами жертв, чтобы пошел дождь, дающий влагу и новую жизнь. Может быть, в этом и суть. Но как я могла бы при всем этом, солгать ей, даже если она, как я когда-то, готова быть обманутой. Обманутой, но со мной. Как вообще можно ей солгать.
///Пять копий в грудь. Выплевывание сердца частями, которые кровавыми пузырями растекатся по земле. Я склоняюсь на колени, и ощущаю, как с каждым таким копьем в адовой боли растворяются человеческие чувства. Это, оказывается, не так больно было человеку пару лет назад в инициации встретиться и убить в себе глубинный страх смерти. Когда всяких мелочей тем более перестаешь бояться, но в других чуешь любой страх носом, как животное - инстинктивно. Но именно эта - одна из главных ситх - разделяет с другими людьми навсегда. Отрывает кусок от чисто человеческой близости, потому что близость у людей и нужна для того, чтобы минимизировать экзистенциальный ужас смерти, одиночества и бессмысленности. Получил дозу близости, страх перераспределился и хорошо. Но как быть связанным с другими людьми, если они основой берут страхи, которые ты не испытываешь вот уже несколько лет? Как сходиться с ними, если получив сначала одно, а потом ещё пять копий в грудь, я заслужила Имя, но принесла отцу, нарекавшему, в жертву своё сердце. Я была готова, конечно, но теперь моё сердце в буквальном смысле его. Не это ли валькирическое посвящение, которое отличается и от магического, и от жреческого. Маг в посвящении жертвует страхом и обретает Силу, волю и путь. Жрец жертвует привязанностью, потому что должен знать, когда воспитать, когда кинуть топор, когда дать благословение и отпустить. Он убивает в себе привязанность которая людьми понимается как нечто, что навсегда, ради того, чтобы вести каждого до тех вершин, до которых он готов дойти, а после попрощаться. Так Жрец жертвует привязанностями и обретает Слово и свободу. Но валькирическое посвящение другое,потому наверное оно именно женское бойцовское, а не мужское. Мужчина отдает другими энергиями, энергиями солнечного сплетения, а не сердца. Женщина отдает грудью - грудью кормит, грудью закрывает, в грудь получает удар. Мужчине необходимо закрыть щитом живот, в котором жизнь, честь и достоинство, женщине нужно закрыть щитом сердце в которой дом, любовь и наследие. Валькирии - пожертвовать всем этим, пожертвовать любовью. Потому как любовь заставляет спасать павших, а не подбирать их души с поля боя. Любовь заставляет защищать от злой судьбы, принимать пулю в грудь от человека в черном, чтобы отвести предательство, подать руку при падении и не дать в морду тому, кто обманывал. Всё это любовь. Которой больше нет. Всё это любовь, которая кровавыми пузырями ушла в землю, чтобы напитать Его алтарь. Лишиться последнего, что ещё могло мешать быть очищенным проводником. Потому что, когда ты больше не можешь "любить их всех, так как их любишь ты", ты можешь дать им то, что им положено богами. Теперь ты тоже скарификатор, и кровавые раны под твоими руками будут превращаться в узоры. Любовь бы не позволила этого. Любовь должна лечить и зпщищать, а не ранить.
Я встаю, ощущая как сердце покрывшееся оболочкой из стали, бьется ровно и глухо. Больше не горит. Больше не болит. Больше не жжет. Больше не чувсьвует то, что раньше. Но как же это было адово больно, адовее, чем всё предыдущее. А я наивная думала, что убивать страх и привязанности больно. От неожиданности ощущений без всего знакомого снова припадаю на колено. Она подает мне руку, моя сестра, его дочь. Она обнимает меня и будто духом вселяется в тело, она - это я. Она истинное имя, которое я заслужила. Я чувствую как её мерцание заполняет меня. Он привстает и бросает мне с алтаря под ноги меч в ножнах, стальной наплечник и плащ с красным подбоем. - Нарекаю тебя... Меч - символ имени твоего. Принимаешь? - Принимаю. Я подымаю ножны, дотрагиваюсь до них лбом и опоясываюсь. - Даю тебе право твоё - вести тех, кого я приведу к тебе, равных. Принимаешь? - Принимаю. Я подымаю плащ и понимаю, что красным цветом он красит лидерские и воинские отличия. Это кровь принесенных жертв. И мне от неё не отмыться. - Даю тебе право твоё - учить и испытывать тех равных, кого я приведу к тебе. На плече твоём отныне знак первой среди равных. Принимаешь? - Принимаю. Я беру и пристегиваю наплечник. Так вот для чего он - символ первенства среди равенства. Он спускается по лестнице от трона, обримает меня за плечи. - Теперь я вижу свою дочь. Я закрываю глаза и чувствую как тепло разливается по всему телу. Позвоночник выпрямляется. Потоки бешеной силы и понимания бурлят внутри. Теперь я знаю, кто я, теперь я знаю своё Имя. Я прощаюсь с ним, но спокойно, ведь мы не раз встретимся. Прощаюсь и открывю глаза. Транс рассеивается ещё не скоро... Я еще час по наитию пишу усовершенствованные формулы и составные графемы, которых никогда не видела.
Столько крови на ритуалах я ещё не лила. И настолько хорошо, годами преследующее меня число 111 не понимала.
О том как внезапно раскрываются чувства. Или как истинный огонь превратился, похоже, в обжигающий лед. читать дальше - Дашаааа. На вайбер ты не отвечаешь, но я тебя обожаю. - Ты дома? - Я зашла в 00.00. И меня спросили: кто ОНА?)) - Она всего лишь я. - Этот стих - с тобой такая четкая ассоциация.
В 21 начинаешь ценить покой. тихое утро, деревце над рекой. сердце трепещет - выпьешь валокордин. маг одиночества и повелитель льдин.
больше не страшно, когда ты совсем один.
и, превращаясь в сторонника середин, ценишь все то, что течет без всплеска - тихо, пускай и неинтересно.
мирный жилец пустых аккуратных комнат. лишь бы только уснуть, ничего не вспомнив
- Почему? - Ты живая очень. Подвижная для действий и поступков. Ты спокойная. Твоя крепость действительно твердая. Есть люди, которые пугают, а ты не пугаешь. Ты как замерзшая река, подо льдом которой бурлит жизнь. Скажешь, я набухалась и несу чушь. Но я трезва. Ты не жжешь как раньше. В тех глазах на фото блеск. Ты смеешься, улыбаешься, но.. - Не жгу? После всего мне год былл вообще нечем жечь. Только держаться на том, что осталось. - Я понимаю. Живи для себя. - Живу. - Живи. И не кури. Это не из чувств. Просто. Не кури.
Немного о смерти. читать дальше Он: - Ты можешь узнать про лайт версии. Потому что многие говорили, что готовы, но сливались под саму дату. Есть ведь варианты лайт. Я: - Я не хочу лайт, я хочу сдохнуть. Только в отличие от Алекса, я приняла решение. И избавляться я хочу не от проблем. Она: - А от чего?! Я: - От остатков человека. Он (смеясь): - Только разве что от валькирии можно услышать такое. Я-то понял, что ты хочешь сдохнуть, а вот готова ли? Она: - Я так и не решилась, но свадьбы оказалось достаточно. Я: - Я решила, но думаю к этому нельзя подготовиться. Чтобы ты не делал, будет все равно все не так. Он: - Нельзя. Я: - Тогда зачем ты переспрашиваешь, готова ли я? Он: - К этому нельзя подготовиться, но можно быть готовым. Можно быть готовым или не готовым. Ты готова? Учитывая, что это безвозвратно? Я: - Я готова. Он: - И прямо сейчас? Я: - Прямо сейчас. Он: - Верю. Неси лопату.... Уж могилу я тебе вырою!
..... Я в десятый раз не попадаю в метроном. Он смотрит на меня с круглыми глазами и говорит: "Нет". Я не попадаю в него еще раз 10. И он снова говорит: "Нет". Я физически чувствую как мои глаза округляются, и еле-еле, каким-то упавшим голосом я произношу: "Я не слышу". Я, черт возьми, реально, ни хрена не слышу. - Ты удивляешь меня. Ни он, ни я не понимаем как можно идеально ровно сыграть мелодию, но при этом, в том же метре, на оооочень медленной скорости не попадать в метроном. То есть, когда я играю без всего, я попадаю в метр идеально. Когда я пытаюсь играть в метроном, я не могу попасть ни в один удар. - Вообще, все наоборот. - Он реально в замешательстве. - Вот это учат в музыкальной школе 3-4 года. А вот это уже потом. Все наоборот. Я опять каким-то макаром обошла игру по правилам и сделала так, чтобы звучать по-своему - и получилось же. - Я думал, будет намного хуже, - говорит он. - Парадокс какой-то. Но все нормально, ты этому научишься. Он удивлен, но спокоен. Я же в полной панике. Я пытаюсь переварить тот факт, что не могу слышать ритм, когда он играет вовне. Я спокойно слушаю тот ритм, который внутри меня, но тот, который вовне вообще услышать не могу. До той степени, что даже не слышу, что ошибаюсь. Что ошибаюсь, черт возьми, не слышу. То есть настолько в себе, настолько рассинхронена с внешним временем, что даже не слышу этот рассинхрон. Он улыбается и рассказывает мне истории про музыкантов, которые не могут играть в метроном и поэтому не могут играть в оркестре, только соло, потому что рассинхронены с извне заданным ритмом. - У них настолько свое чувство времени, понимаешь? Что оно в упор не сходится с оркестровым, а там ведь все должны играть одновременно. Я помню, наши разговоры про развитие слуха, о том, что все в сознании и потому мне еще страшнее смотреть на его лицо, когда оно отражает "Неа, не попала". И так 40 минут. То есть за все сорок минут тренировки не попала ни разу. - Ну видишь, это не проблема техники, ты все это делаешь на раз плюнуть вообще. Дело в слухе. (подразумевая, что дело в том, как так получается, что сознание не воспринимает эти звуки) Он не говорит, что у меня нет слуха, потому что он есть, он просто пока не понимает, как так вообще может быть, что без метронома - ритм любыми долями, на пожалуйста, а с метрономом - неа (когда у всех наоборот). Но что меня в нем удивляет, совершенно не понимая, что с этим делать, и как этому можно научить, если человек тупо не слышит, он остается таким спокойным и собранным, таким веселым. Он пытается юморить, как будто хватая меня за руку, пока я падаю в ужасно глубокий колодец, замыкаюсь, и чувствую такую боль и жжение где-то глубоко внутри. Эта боль внезапно настолько сильная, что я, даже пытаясь хвататься за него, продолжаю падать. Буквально физически ощущаю, как проваливаюсь прямо здесь, в эту секунду. Это что-то такое очень важное, очень близостное происходит между нами, когда он видит мою обезоруженность перед музыкой, перед собственным слухом, перед собственной "ненормальностью". Потому что даже понимая, что это тренируется, я испытываю такое живое, болезненное отвержение. Такое, когда хочешь обнять кого-то, встретиться с ним, синхронизироваться с ним, попасть в один поток как с тем метрономом, а не получается, и ты даже не понимаешь, что именно не так - ты чего-то не понимаешь, но что не понимаешь не знаешь. И никто не может этого объяснить. Как будучи отдельно, или просто рядом, но не вместе, вы ближе друг другу в своем одиночестве, чем тогда когда нужно сыграть одну мелодию вместе, одновременно, поточно. Мы столько раз играли вместе с ним, но он получается, никогда до этого не говорил, что оно ни фига не вместе, оно как-то рядом, оно как-то похоже, почти-почти, но нет - не в одном потоке. И тогда я думаю, а могу ли я вообще в принципе быть вместе с кем-то, или только одиночество рядом и дает возможность быть? только одиночество рядом и дает возможность это "рядом" выносить? и можно ли этому научиться, если выходит так, что в принципе живешь в своем времени... Может быть, это единственное, что мне на самом деле доступно.
Забронила сегодня нам столик на НГ и подумала. А ведь он делает все возможное, чтобы удержать меня, так тонко и так безнадёжно. Он тот, кто должен будет меня кенотафнуть, и тот, кто должен будет дать имя той, что родится. Он тот, кто должен будет сперва крепко обняв меня и защитив, отпустить с этой защитой дальше в дорогу. На самом деле защитить то самое хрупкое внутри, что живо, может только тот, кто действительно близок. И так становится спокойно и тоскливо одновременно. Вот я и пришла к той самой тишине, которой не понимала раньше. В которой могут существовать любовь без обладания и свобода без одиночества. Пожалуй, из всего, это главное, чему я у него научилась. Прокачивать связь настолько, что несмотря на такие расстояния, слышишь мысли с точностью до фраз.
* * *
Я засыпаю под музыку Макса Рихтера. Мне снится наш дом в снегу. Я думаю о том, как я тебя впервые встречу. Где это будет. На мосту, как в моем видении? Когда в сполохах белого света ты идешь ко мне, улыбаясь, и я замираю. Потому что непонятно как, но с первого взгляда узнаю тебя. Или как-нибудь банально на выставке, в кафе, в парадной концертного зала? Я не могу этого знать. Но я почему-то точно уверена, что сразу узнаю тебя. Ничего примечательного. Просто когда в мертвом городе идет снег, он ослепляет и очищает меня о боли также как ты, когда приходишь в видения.
Женщина, которая хотела бы быть моей, смотрит на меня внимательно и замолкает грустно, когда я предупреждаю о том, что скоро предстоит попрощаться. Она не так хорошо знает меня, но уже не хочет отпускать. Мужчина, в которого я не смогла бы влюбиться, но уже люблю, пока ещё ничего подозревает. И хорошо, ведь он тоже стал бы удерживать меня. Но не смог бы. Единственный человек, который мог бы сказать: "будь со мной", скорее всего никогда этого не сделает, хотя я бы осталась. Потому что навсегда уехать отсюда - это не просто покинуть мертвый город, это покинуть всё то, чем я была здесь и всех тех, кто знал меня когда-то. Остаться, быть с кем-то, кто остаётся в этом городе и этом времени - это оставить тонкую дорожку, тонкую связь между мной и мертвым городом, как с жизнью хоть и параллельной, но все же жизнью. читать дальше Я впускаю морозный воздух в комнату. Он заставляет дышать чаще. Ощущение приближающегося рождества. Помню, как училась любить Новый год, с его суматохой и удушливыми обязанностями. С этим его острым ощущением одиночества, когда сидишь за столом среди кучи людей, и кроет такая тоска о том, что среди них никого, с кем становилось бы тепло и защищенно, а главное, не чувствовалось бы это острое одиночество. Помню все те годы, когда понимаешь, что вот вроде и любишь кого-то, и он тебя вроде любит, но в НГ все равно кроет пониманием, что вы рядом, но не вместе. Что эти слова: "Будь со мной", решили бы всё, и не надо никаких громких выпадов, и не надо никаких признаний, вообще ничего не надо. Только эти слова сказанные в декабре, месяце, когда прошлый год умирает, и время постепенно рождает новый.
Помню НГ под Выборгом, когда я ночевала в комнате, где кровать стояла рядом с окном в пол, и можно было лежать в темноте, смотря на черное зимнее небо с вкраплениями звезд. Смотрела как плывут колючие белые облака и верила, что однажды, я буду смотреть на это небо вот также, и чувствовать кого-то, кто шепчет мне на ухо: спи, когда мы проснемся будет новое солнце, новый вздох и новый шанс сделать все правильно. Спи. Я засыпала и просыпалась, от света луны и белого снега. Засыпала и просыпалась. Мне казалось, я вот-вот ухвачу кого-то за руку, переплету пальцы, но видение ускользало от меня и по-прежнему оставляло одну. В этом одиночестве никогда не было ничего болезненного, скорее просто щемящее, трогательное желание быть с кем-то, чьё стремление ко мне столь же сильно. С тех пор прошло пять лет, я по-прежнему верю - то видение сбудется.